Испанский пианист Пабло Аморос своей игрой не оставляет никого равнодушным. Он может быть страстным и отрешённым, стремительным и замирающим. Я услышала это в его крайнем релизе, где он вместе с виолончелистом Ягоба Фанло играл музыку «Поколения 27». Позже, познакомившись с его другими интерпретациями, я поняла, что это очень своеобразный, интересный и глубокий музыкант. Его исполнение интеллигентно, уместно, филигранно выверено, но безумно свободно. Мне захотелось узнать, как Пабло провёл этот тяжёлый год. Играл ли он в России когда-нибудь, и как в нём сочетается несочетаемое. Разговор получился очень познавательным, но лёгким. Пабло не только вкусно играет, но и очень увлекательно рассказывает.
— Пабло, мой первый вопрос будет о Ваших впечатлениях после первого концерта для публики после самоизоляции. Было ли волнение? Ваши ощущения? Как будто первый концерт в жизни?
— Прошло 3-4 месяца с тех пор, как мои концерты отменили. Играть снова для публики, делиться музыкой с людьми, делать то, что обычно всегда делают музыканты – было очень волнительно. Я бы не сказал, что волнение было, как перед самым первым концертом, но это было захватывающе. В этот раз всё было по-другому, по-особенному. Как будто бабочки порхали в животе. Я отлично провёл время, получил большую радость от выступления. Я сыграл 2 сонаты Бетховена, испанскую музыку. Это была долгая программа — 90 минут музыки без перерыва. Мне кажется, что публике понравилось.
— Когда состоится Ваш следующий концерт?
— Следующий мой концерт будет в сентябре. Потому что всё остальное отменено. Я надеюсь (и даже скрестил пальцы), что больше не будет отмен. И следующие концерты состоятся в сентябре, октябре, ноябре и декабре. И мы увидим, каким будет выход из этого кризиса.
— Концерты будут в Испании?
— Все концерты будут в Испании. У меня должны были быть концерты в Японии, Китае, Южной Корее. Но они были отменены из-за COVIDа. Так что теперь никаких путешествий за границу. Я буду играть рядом с Мадридом, с оркестром. Это будет 250-летие со дня рождения Бетховена. Я буду исполнять его третий и шестой фортепианные концерты. Также у меня будет несколько рециталов здесь, в Испании, где я сыграю сонаты Бетховена, Шопена. Так что я очень жду этих выступлений, жду того мира, который был до COVIDа.
— Будет следующий локдаун в Испании?
— Я надеюсь, что нет. Некоторые люди говорят, что будет второй локдаун, другие говорят, что не будет. Много фестивалей, концертов в Испании этим летом отменилось. Я не знаю, как правильно объяснить… Я думаю, что культура в Испании, музыка, искусство, классическая музыка не так важны для людей в настоящий момент. Люди думают, что могут жить без этого, жить без музыки. Но это не так. Это политическая проблема, в первую очередь. Только по этим причинам отменяются концерты классической музыки, фестивали, выставки и т.д. Но я вижу, что большие театральные фестивали, фестивали в Гранаде не имеют проблем с COVIDом. У них есть чёткий протокол, никаких проблем с вирусом. Я думаю, что музыка, искусство в таком случае совсем не проблема. Мы серьёзные, мы следуем указаниям. Поэтому я не думаю, что следует отменять концерты в Испании или где-то ещё.
— Открываются ли музеи в Испании?
— Да, музеи открываются, но очень медленно. Потому что закрыть музеи, галереи, отменить концерты было легче, чем закрыть бары, пляжи. Для меня, как человека искусства, это очень грустно. Потому что мы люди, нам нужно искусство, как воздух, как питание для нашей души. Поэтому очень грустно всё это наблюдать в Испании.
— Мне интересно разговаривать с музыкантами из разных стран и узнавать, как они пережили это время, что делали, как себя чувствовали. Некоторые музыканты говорят, что были довольны таким перерывом, что они отдохнули от бесконечных гастролей, написали свою музыку, записали её. Кто-то начал новым делом заниматься. А кому—то было плохо без гастролей. Как у Вас было? Что Вы делали?
— Я делал то, что всегда: занимался, читал, оставался дома. Всё это я делаю, когда не путешествую. Для меня было трудно осознать, что много концертов отменилось. Также стрессовым моментом для меня было то, что я видел, сколько людей в мире страдают. Все эти грустные новости расстраивали. Поэтому иногда я не мог спокойно заниматься, не мог полностью сосредоточиться на занятиях, сконцентрироваться на музыке потому, что я слышал все эти ужасные новости отовсюду. Но, когда у меня есть музыка, когда я играю, то переношусь в другое место, забываю обо всём — о нормальной жизни, обычных проблемах. Это, как будто побег для меня – продолжать играть, не думая обо всех плохих новостях. Так что во время локдауна для меня были занятия на фортепиано, чтение, пребывание дома. Быть пианистом – это иметь очень уединённую жизнь. Мы занимаемся в одиночестве, мы путешествуем одни. Мы очень отличаемся от остальных людей.
— Многие музыканты даже наслаждались карантином – отдыхали от гастролей, сочиняли музыку…
— Я тоже отдыхал. У меня тоже было много времени на всё — время на отдых, на работу над новой музыкой, над новым репертуаром. Для работы над новым репертуаром мне нужно было много времени, и оно как раз появилось во время локдауна. Я мог много заниматься, мог слушать записи пианистов прошлого, таких как Горовиц, Гилельс, Рихтер, Рубинштейн и других великих пианистов. Т.е. я смог делать то, на что в нормальной обстановке у меня не хватало времени. В целом, это было достаточно позитивное время.
— Может во время локдауна Вы начали сочинять свою музыку?
— Нет, я знаю свои возможности (смеётся). Так что сочинять я не начал. Вокруг и так столько хороших композиторов.
— Ну, может быть не классическую музыку, а что-то лёгкое?
— Я так сильно погружён в классическую музыку. У меня слух не настраивается ни на что другое (смеётся). Должен сказать, что мне нравится только классическая музыка.
— У Вас очень обширный репертуар — от Баха до современной музыки Испании, русской музыки. И везде всё получается. Как Вы переключаетесь между стилями и эпохами? Вы как-то готовитесь перед работой над произведением – слушаете других пианистов? Или только следуете указаниям в нотах? Ваш стиль работы?
— Это не так сложно для меня потому, что я играю ту музыку, которую люблю и обожаю. Мне всё равно, когда она написана – 500 лет назад или вчера. Самое главное, чтобы она мне нравилась. Мне также всё равно кто её написал – мужчина, женщина, собака. И всё равно где она написана — в России, Китае или где-то ещё. Для меня существует лишь одно различие – плохая или хорошая музыка. Если для меня это хорошая музыка, то я буду играть её от всего сердца. Но, конечно, я переключаюсь между стилями. Всю свою жизнь мне везёт на учителей. Это были великие учителя, великие музыканты. Они меня очень хорошо подготовили. Когда я был юным, они говорили мне, как учить, как работать над произведениями разных композиторов. Я стараюсь прочитать о композиторе как можно больше. Например, когда я работаю над Рахманиновым, над его этюдами, сонатами, концертами, то пытаюсь понять глобальную идею композитора. Я не занимаюсь только одной текущей пьесой. Если я работаю над Моцартом, над его сонатой, то я работаю не только над конкретной сонатой. Я стараюсь смотреть другие сонаты, вариации, оперы, всё, что он написал. Фортепианные концерты, скрипичные концерты – чтобы получится идею, как он писал. Конечно, Моцарт, Рахманинов — это те имена, которые мы все знаем. Но есть современные композиторы или композиторы, которых я не знаю так хорошо. В таком случае я стараюсь понять то, как он пишет музыку, как преподносит музыку. Конечно, я стараюсь читать о композиторе – о жизни, об эпохе. Если он родился в 17 или 19 веке, то я стараюсь быть осторожным. Стараюсь своей интерпретацией точно поместить музыку композитора в его стиль – стиль той эпохи. Я стараюсь быть честным, насколько возможно, по отношению к этому композитору. Я стараюсь быть проводником между композитором и слушателями. Но, конечно, у меня есть свой личный взгляд на музыку. Так что я не только проводник аккордов и нот. Я понимаю, что кроме нотного текста, есть ещё много вещей, которые не написаны на бумаге. Ноты это, как кости, как скелет без плоти. И тебе надо принести плоть и кровь на эти кости. Это моя идея.
— Вам интересно делать свои интерпретации?
— Для меня музыка – это как карта, которая может привести куда-то. В результате ты должен прийти туда, куда идут все. Но ты можешь прийти туда разными путями. У тебя есть разные дороги, как попасть в конечную точку. Вот что я имею в виду под интерпретациями произведений. Это моя идея.
Я нахожу, что музыка – это как путешествие. Ты идешь сам, но ты можешь взять с собой людей. Ты можешь сделать так, что они будут видеть то, что видишь ты, чувствовать то, что чувствуешь ты. Это наиболее важная вещь для меня.
— Вы спрашиваете совета, когда готовите свои интерпретации? Или Вы сами себе критик?
— У меня все ещё есть учитель Кристина Бруно. Она была прекрасной исполнительницей. Сейчас она уже не выступает, вышла на пенсию. Но время от времени, когда у меня появляется новый репертуар, я прошу её послушать меня. Но сейчас не так часто. Я «говорю» по-своему, но я всегда открыт тому, чтобы услышать новые идеи от тех, кто консультирует меня, от критиков или от кого-то ещё. Я не думаю, что я идеален. Я знаю, что нет. Но я стараюсь идти своим путем.
Я стараюсь слушать известных пианистов, таких как Рубинштейн, Горовиц, Микеланджели (Arturo Benedetti Michelangeli), Ларочча (Alicia de Larrocha), других великих музыкантов. Это дирижёры, которых я люблю, например, Карло Мариия Джулиини, Серджиу Челибидаке. У них у всех есть свое личное отношение к исполнению, но это всегда прекрасное исполнение. Я думаю, что могу учиться как у плохих, так и у хороших музыкантов. У плохих я могу учиться тому, как не надо делать, а у хороших тому, как надо делать, как это может лучше прозвучать. Может быть, я не совсем корректно выражаюсь. Например, я могу учиться у Горовица, а потом могу учиться у студента консерватории.
Я помню, что был такой момент, когда Горовиц был в Московской консерватории. Там занимался парень. Он играл «Токкату» Шумана. Очень быстро. И Горовиц зашёл к нему в класс и спросил, почему он так быстро играет. А парень ответил: «Я могу играть быстрее». И Горовиц сказал: «Ок. До свиданья». Ты не хочешь играть музыку, ты хочешь играть быстро. Вот это я имею в виду, когда кто-то типа Горовица пытается объяснить кому-то сущность музыки. Горовиц был уникальным.
Я помню, что когда учился у Алисии де Ларочча, играл ей пьесу Альбениса «Rondena». Я был студентом, мне было очень волнительно играть для неё, так как она записала эту пьесу на альбоме. И это было легендарное исполнение «Иберии» Альбениса. В итоге я сыграл эту пьесу для неё. Когда я закончил, она спросила очень серьёзно и напрямую: «Пабло, как ты это делаешь? Какая у тебя аппликатура? Я бы тоже так хотела её использовать». «Вы шутите? Или что?» — я был удивлён. Но, нет. Она хотела понять или научиться чему-то у меня. Потому что она что-то делала по-другому. Но, возможно, если сделать так, как он, то будет легче сыграть в этом месте, будет более эффективно. И я тогда понял, что все эти великие музыканты стараются учиться у всего. Потому что у каждого человека есть что-то гениальное, возможно это будет всего лишь секунда. Но если тебе повезет увидеть эту секундную вспышку, то ты можешь чему-то научиться. Конечно, они гении, потому что у них есть миллионы таких секунд. И это прекрасно. Но у нас у всех есть уникальные моменты. Как сказал Энди Уорхол: «Каждый человек имеет право на 15 минут славы».
— На одном Вашем диске записано произведение, которое посвятили Вам (Л. Балада «Мини-миниатюры»). Когда произведение посвящают музыканту – это всегда приятно, и является признанием его музыкальных заслуг. Вы согласны? Но всегда трудно записывать новые произведения. Давать им жизни. По крайней мере, так говорят многие музыканты. Вы часто играете новые произведения в своих программах? Как воспринимает их публика?
— Да, Леонардо Балада посвятил мне произведение, которое записано на диске. Это здорово, когда тебе посвящают пьесы. Это было первое произведение, написанное для меня. Так как были ещё композиторы, которые также написали для меня свои вещи. Но это большая ответственность исполнять пьесу впервые, тем более, если она посвящена тебе. Это что-то вроде лотереи. Маэстро Леонардо Балада посвятил мне своё произведение. Это серия из нескольких коротких пьес, очень интересная музыка. Я спросил: «Маэстро, как я это должен исполнить? В каком ключе?». Он сказал, что это твоя музыка, я написал это для тебя, и ты можешь исполнять её, как пожелаешь. Я сказал: «Ок». У меня было много свободы для исполнения. Мне везёт с композиторами, которые что-то пишут для меня. Пусть это не очень известные имена, но они хорошо меня понимают. И у них получается написать произведения, которые могут отразить мою личность.
— Будет ли новый диск в следующем году?
— Всё зависит от той новой жизни, которую мы сейчас получили. Все мои три релиза посвящены испанской музыке. Я люблю, обожаю испанскую музыку. Мне очень нравится её исполнять. Но я бы хотел изменить свой репертуар на записях. Мне бы хотелось записать Шумана, потому что я люблю Шумана. У меня есть идея насчёт записи Шумана в следующем году. Также Брамс, также Рахманинов, также Шопен. Так много идей! Так что мне надо на чём-то одном сфокусироваться для записи. Но прямо сейчас у меня нет никакой идеи насчёт конкретной записи. Потому что я не уверен, стоит ли записывать альбом из произведений только одного композитора, или там могут быть разные композиторы. Например, композиторы-романтики — Брамс, Шуман, Шопен. Или Шопен, Лист, Рахманинов, Скрябин. Надеюсь, что когда-нибудь это получится. Мне бы также хотелось записать Бетховена в этом году, потому в этом году его юбилей. Но, возможно это теперь стоит сделать через 10 лет, к его следующему юбилею (смеётся).
— Вы играете русскую музыку. Но концертов в России никогда не было у вас. Может быть, вы были тут, как турист? Планируете ли приехать сюда с концертами?
— Нет, я никогда не был в России. Несколько лет назад у меня появилась такая концертная идея – сыграть музыку русских композиторов (Прокофьев, Рахманинов, Скрябин), музыку испанских композиторов (Альбенис, Фалья, Гранадос ) и аргентинскую музыку (Пьяццола, Хинастера). Потому что между ними есть связь. Это такой треугольник. Несмотря на расстояние между Россией и Испанией, между нашими странами много общего. Мы — страстные люди. Мне нравится энергия в русских артистах, большая музыкальность. Хотя говорят, что русские люди – холодные. Это не так. Русские музыканты – очень тёплые. Музыка Рахманинова, Прокофьева, Скрябина очень тёплая, в ней много чувства, эмоций, так же как в музыке Альбениса. Т.е. между ними действительно есть связь. Однажды я услышал, что танец «танго» был принесён в Аргентину людьми, которые жили рядом с Россией (я забыл, откуда именно). И я подумал, что это отличная связь идея, чтобы соединить всех этих композиторов вместе.
Я с удовольствием приехал бы в Россию с концертами, чтобы исполнить не только испанскую музыку. Я знаком с русской культурой, не только музыкальной. Я люблю русских писателей. Я много читал Чехова, Толстого, Достоевского. Мой отец Хосе Хавьер Аморос (José Javier Amorós) очень хорошо знает русскую литературу. У него огромная библиотека. Там, наверное, более 5 000 книг. И поэтому я тоже много читал. А музыканты, которых я обожаю – это Ойстрах, дирижёр Рождественский. Так что я с удовольствием приехал бы в Россию.
— Может быть, Вы что-то знаете о российских концертных залах? И даже знаете, в каком бы из них хотелось сыграть, если будет концерт в России?
— Я знаю только Большой зал Московской консерватории. В России очень хорошее музыкальное образование. Поэтому даже в маленьком городе люди очень любят классическую музыку и тепло встречают музыкантов. Мне всё равно, будет ли это большой зал или маленький. У меня часто спрашивают в других странах, какой был самый лучший зал, в котором я играл. Это тот зал, в котором люди хотят меня слушать. Тогда это и будет самый лучший зал независимо от его размера и местоположения. Мне бы не хотелось играть в Карнеги Холл, если туда никто не придёт меня слушать (смеётся). Я предпочитаю играть в маленьком городе, где меня знают люди. Люди, которые хотят услышать мою игру и приходят специально для этого. Другое дело, если бы я говорил, что играл в зале Чайковского, в Карнеги Холл. Но никому не было до этого дела. Конечно, я люблю большие залы, как и все. Но я предпочитаю иметь тёплую публику. Я встречал русских музыкантов. Им нравится, как в Испании исполняют и принимают музыку. Поэтому мне кажется, у нас много общего. Есть общее понимание искусства. Я думаю, что русские музыканты страстные, сфокусированные на музыке, решительные. Они живут искусством. Они живут так, как будто жизнь завтра заканчивается. Мне это нравится. Нравится такой романтичный подход ко всему.
— Как Вы пришли в музыку? У Вас музыкальная семья?
— Кузен моей бабушки был очень известным пианистом в Испании. Он первым в Испании записал всю «Иберию» Альбениса. Его имя Леопольдо Кероль (Leopoldo Querol). Я никогда его не встречал. Я читал о нём в энциклопедии. У него был огромный репертуар. Он играл с прекрасными испанскими дирижёрами. Вот и вся моя музыкальная семья. Мой отец пишет для газет. Он был профессором риторики в университете. Артистическое окружение было вокруг моей семьи, в основном это были писатели. Но были также и музыканты. Но не в моей семье. В моей семье юристы, нотариусы.
У нас дома было фортепиано. Когда мне было 5 лет, я пытался играть на нём. У меня есть три сестры. Мой отец пригласил учителя к нам домой, чтобы тот учил нас всех игре на фортепиано. Затем мы пошли в консерваторию в Испании. Я был единственным, кто её закончил. Мои сёстры любят музыку, но они не любят заниматься. После этого я поехал учиться в Лондон. Я учился у великого учителя. Норетта Кочи была студенткой Артуро Бенедетти Микеланджели. После этого я учился у Алисии де Ларочча. Мне очень повезло, я горжусь тем, что у меня были такие великие учителя. Все женщины. Любопытно! Итальянский учитель в Лондоне – Норетта Кончи. Алисия де Ларочча в Барселоне. И Кристина Бруно в Мадриде. Они все великие артисты. Я их люблю всем сердцем. Они мне очень близки, как семья. Я многому научился у них. Алисия де Ларочча умерла. Но Норетта Кончи живёт в Лондоне, я с ней общаюсь. В прошлом октябре я играл в Лондоне и видел её снова. Она приходила на мой концерт. Я окружён женщинами (смеётся).
— Может у Вас есть вопросы, на которые Вы хотели бы ответить, но журналисты не задавали их никогда?
— Я хотел бы сказать о своей цели, о цели исполнения музыки. Как я уже говорил, я вышел не из музыкальной семьи. Это не означает, что я сражался с моими родителями из-за игры на фортепиано. Но им не нравилась идея того, что я стану профессиональным музыкантом.
Они хотели видеть меня юристом. Я должен был убедить их, что много занимаюсь и постараюсь стать хорошим музыкантом. Т.е. я показывал серьёзное отношение к занятиям.
Великий испанский пианист Джоакин Ачукарро (Joaquín Achúcarro) однажды сказал мне на мастер-классе: «Пабло, ты должен быть готов на 150 процентов перед концертом. Не на 100 процентов, а на 150. Ты должен знать, что хочешь сказать». Для меня очень важно получать удовольствие от своей игры. Играть на фортепиано — для меня не обязанность. Это мой выбор, моё желание. Играть на фортепиано против воли моей семьи. Это не то, что, если бы я родился в семье музыкантов, и мне сказали бы, что я должен стать пианистом.
Очень важно, чтобы люди во время моего исполнения чувствовали, как мне нравится играть на фортепиано. Мне нравится заниматься. Мне нравится находить новые звуки, новые фразы, новые пути игры. Но самое важное для меня, что кто-то приходит слушать меня. Когда человек уходит после концерта, он чувствует себя по-другому. Я не говорю, что лучше, но по-другому. Своими музыкальными интерпретациями я хочу расшевелить то, что у людей внутри. Мне хочется, чтобы им не было скучно. Я бы предпочёл, чтобы они меня ненавидели, но только не скучали. Так как они могут сказать: «Это было ок». Я не хочу, чтобы они так говорили. Я хочу быть отличным или по-настоящему плохим. Я не хочу быть посередине. Я играю, как будто это мои последние дни. После каждого концерта я чувствую себя опустошённым. Потому что я отдаю себя на 100, на 150 процентов. После многих лет концертной жизни я научился, как взаимодействовать с миром после выступления. Но я помню, что когда был совсем юным, то заканчивал концерт таким уставшим, что сразу шёл спать. Сейчас всё по-другому. Я уставший, но я могу пойти поужинать, выпить. Но раньше я не мог себе такого позволить, потому что очень уставал. Потому что настолько был в музыке. Я и сейчас в музыке. Моя идея – чтобы публика дышала со мной. Чтобы она чувствовала то, что чувствую я, чувствовала мое сердцебиение. Рубинштейн в одном прекрасном интервью сказал, что он не может говорить, когда на сцене, но может заставить людей дышать, когда он захочет. С каждой нотой, с каждым диминуендо и пианиссимо я вижу, как люди замирают. И это то, что заставляет меня играть и говорить публике, что жизнь заключается не только в просмотре телевизора или ещё в чём-то другом.
— Вы говорите, что предпочитаете, чтобы Вас любили или ненавидели. Тогда, наверное, у Вас есть хейтеры?
— Возможно, что есть, но я их не знаю.
— На Ваши концерты приходит очень много женщин. Наверное, их мужья и есть эти хейтеры. Это шутка! (Мы смеёмся).
— Вы играете на каком-то другом инструменте кроме фортепиано?
— Немного на гитаре. Гитара была у моей мамы. Но больше ни на чём не пробовал играть. Фортепиано настолько полный инструмент, что мне больше ничего не нужно. Если ты включишь своё воображение, то можешь услышать разные инструменты в фортепианном звуке. Это целый оркестр.
— Вы так любите фортепиано! А Вы не думали о дирижировании?
— В этом октябре я буду дирижировать концертом Бетховена. Это будет камерный оркестр. Я буду играть и дирижировать. Я никогда не учился дирижированию. Я бы хотел дирижировать, но не сейчас. Может быть, лет в 60. Но я никогда не оставлю фортепиано. Я предпочитаю сам создавать звук, касаться клавиш. В оркестре ты контролируешь музыкантов, как они должны играть. Это очень стрессовая ситуация. Мне это не нравится.
— Вы хотели, чтобы Ваши дети стали музыкантами?
— У меня только один сын. Ему три года. Он подходит к фортепиано. Пытается играть. Мне очень нравится, как он это делает. Но я не буду подталкивать его к тому, чтобы он стал музыкантом. Я постараюсь сделать так, чтобы он был благодарен музыке, чтобы он знал музыку. Но не буду заставлять его становиться профессиональным музыкантом. Мне хочется, чтобы он по-настоящему полюбил музыку, чтобы он ходил на концерты. Чтобы он понимал различия между музыкой Рахманинова и Чайковского, между Моцартом и Бетховеном, между Гранадосом и Альбенисом. Я хочу, чтобы он их знал. Но я также хочу, чтобы он знал разницу между Толстым и Достоевским, между Сервантесом и Лопе де Вега, между Пикассо и Дали. Знание – это путь к радости, счастью. Путь человека – получать радость от всего. У нас есть спорт, у нас есть искусство, кино, рестораны, дискотеки, природа. И ты должен получать радость от всего. Даже от телевидения. Ты должен быть трансцендентным. Горовиц говорил в одном интервью, что его любимое телешоу – это «Колесо фортуны». Но дома на его стенах было много картин, у него был хорошая коллекция произведений искусства.
Челибидаке (Sergiu Celibidache, немецкий дирижёр румынского происхождения) любил бокс. Это хорошо. Надо любить всё в жизни. Что-то может нравиться чуть-чуть, а что-то очень сильно. Я хочу, чтобы у моих детей это тоже присутствовало в жизни. Мне очень грустно от того, что некоторые люди не знают, кто такой Рахманинов, Моцарт. Они никогда не слышали их музыку, никогда не читали романов Достоевского, никогда не были в музее. Они не живут. Они живут чуть-чуть. Ведь очень легко получать немного радости от всего в жизни.
Ты должен путешествовать, чтобы открыть своё сознание разным культурам, путям мышления. Когда ты живёшь в одном городе долгое время, то думаешь, что это самое главное место в жизни. Но как только ты выезжаешь за его пределы, ты понимаешь, что это не так. Может быть, я не совсем прав. Или не совсем правильно объясняю. Но для артистов это очень важно, выезжать за границу, чтобы видеть другое мышление, другую жизнь.
— Спасибо за очень интересный разговор! Надеюсь, что русская публика в ближайшем будущем сможет услышать и оценить Вашу игру.
Юлия Калашникова
Фото личного архива Пабло Амороса
Официальный сайт Пабло Амороса
Официальные страницы пианиста:
